Александр Листовский - Конармия[Часть первая]
Катя подошла и нерешительно посмотрела на раненого.
— Пить! — попросил Иона Фролов, видя, что Катя собирается покинуть его. Поколебавшись, она сняла флягу и подала раненому. Урядник стал жадно тянуть холодную воду.
— Хватит! Довольно! — сурово сказала она. — Ведь еще люди есть!
В нескольких шагах от нее послышался стон. Она оглянулась.
Под кустом боярышника лежал вихрастый боец в рыжей кубанке.
Она подбежала к нему и опустилась подле него на колени, в то время как Иона Фролов, достав револьвер из кобуры и опираясь на локоть, старательно целил ей в спину.
После первого выстрела он увидел, как дрогнули плечи девушки. После второго она, вся трепеща, прильнула к земле и затихла. Но он, шепча что-то, все стрелял и стрелял в ее спину и опустил руку только тогда, когда послышался сухой треск курка…
Урядник поднял голову и напряженно прислушался. Вокруг стояла тишина. Только где-то вдали чуть слышно постукивали ружейные выстрелы. На снегу мелькнула быстрая тень. Старый ворон присел подле Фролова и, склонив голову набок, по-хозяйски посмотрел на него. «Смерть моя», — подумал урядник. Однако Иона Фролов не хотел умирать. Он приподнялся и шикнул на ворона. Но тот спокойно чистил-точил клюв о крыло.
Вблизи послышались голоса. Фролов прижался к земле. В сизом тумане показались фигуры людей.
— Вот еще лежит, — сказал чей-то голос.
— Белый…
Шаги замерли подле Фролова. Кто-то подошел и пнул его ногой. Урядник застонал.
— Живой!
— Добей его, Макогон! — сказал молодой боец в полушубке.
— Что ты! Разве можно раненого бить? — возразил ездовой.
— А почему они наших бьют?
— Ну то они, а то мы. Нехай умрет по-христиански.
— Да бросьте, ребята, тень наводить! — сердито сказал подошедший к ним старый трубач. — Разве вы не видите, кто перед вами? Это ж шкура! Урядник! Думаете, мало он наших смерти предал? А ну, Макогон, дай винтовку!
Преодолевая страшную боль, урядник присел.
— Братцы, не бейте! — заговорил он, прижимая руки к груди. — Не предавайте смерти, товарищи дорогие! Не, виноватый я… Не по своей воле пошел. Мобилизованный я… Жена у меня. Трое детишек… Пожалейте, товарищи красные казачки! — просил он, хватаясь за ноги окружавших его санитаров — Возьмите к себе. Верой-правдой буду служить?..
— А может, и верно он не виноватый? — предположил Макогон.
— Ну ладно, — сказал старый трубач. — Санитары, тащите его в штаб. Там разберутся…
Вдали послышались тонкие звуки сигнальной трубы. Туман совсем разошелся, и теперь было видно, как по заснеженной степи всюду ехали всадники. Они рысью съезжались в колонну, извивавшуюся между холмами большой черной змеей. Стороной гнали толпу пленных. Среди них, опустив голову, шагал князь Тундутов…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Двое — невысокий старик с морщинистым лицом в ветхой войлочной шляпе и широкоскулый мальчик с выгоревшими добела волосами — медленно брели обочиной пыльной дороги. Большой рыжий пес, высунув язык и деловито перебирая лохматыми лапами, шел рядом с ними.
Перед путниками расстилалась желтоватая степь, отливавшая золотым дрожащим блеском. Раскаленный воздух был неподвижен. Вокруг ни тени, ни облачка. В чахлой траве с поникшими чашечками белых, желтых и лиловых цветов трещали кузнечики.
Временами старик останавливался, оттыкал тыкву-баклажку, висевшую на ремешке через плечо, и, к явной зависти собаки, давал мальчику глоточек воды. Потом старик отирал пот с лица и из-под руки посматривал вдаль. Степь бесконечная, сухая и ровная, казалось, убегала от взгляда. Было знойно и душно.
— Дедунь, скоро? — спросил мальчик.
— Да уж скоро, скоро, потерпи, мил человек, — отвечал старик глухим голосом, бросая на внука ласковый взгляд. Он снял шапку и вытер лысую голову рукавом длинной, подпоясанной веревкой рубахи. — Вот ужо до Волги дойдем, соли достанем, бабуне принесем. То-то возрадуется! — продолжал он с выражением чрезвычайного благодушия на бородатом лице. — Какой же ты мужик, коли спрашиваешь? Аль занемог?
— Нет, я ничего, — сказал мальчик, посмотрев на деда большими круглыми глазами.
— Ну а раз ничего, то и шагай бодрей, мил человек!
Мальчик тут же прибавил шагу, но старик тронул его за плечо, словно бы говоря этим движением, что силы надо беречь и особенно торопиться не нужно…
Солнце стояло теперь над самой головой, изливая на землю целые потоки горячего света. Вокруг наступила тишина. Даже смолкли кузнечики. Птицы забились в траву. Все живое притаилось и замерло, задыхаясь от зноя, и старик все чаще посматривал вдаль, где струилось над холмами туманное марево.
— Гляди, никак родничок? — произнес он с надеждой, приметив вблизи небольшую лощину, заросшую зеленой осокой.
Мальчик выбежал вперед. Из-под его ног шарахнулось что-то. Он вскрикнул и тут же улыбнулся своему испугу. Широко разинув клюв, в траве сидел коростель. Буровато-серые перышки стояли дыбом вокруг его большой головы.
— Дергач, — сказал старик. — Пить хочет. Ишь как его разморило, сердешного!
— Дед, а чего он не летит? — спросил мальчик, с любопытством глядя на птичку, которую ему впервые приходилось видеть так близко.
— Не мастак. А бегает шибко. Тебе не угнаться.
Старик присел и почти черными от загара, жилистыми руками раздвинул траву. От земли пахнуло жаром. Пес попробовал было лизнуть горячую грязь, но заскулил, отошел и прилег в стороне, поглядывая на людей печальными глазами.
— Вот и не пришлось нам напиться хорошей водички, — сказал беззлобно старик. — Ну что ж, Миша, пошабашим, привал исделаем. Ишь парит как! Аж к земле прижимает. — Он снял и осмотрел разбитые чирики. — Да, вот так-то мы под Геок-Тепе, как Хиву воевали, в песках наткнулись на родничок, — заговорил он, вспоминая. — Тогда мы четыре дня были не пивши. Кони не идут, становятся, солдатики падают. Тяжелое положение. Нет никакой мочи дальше идти. И вот глядим — родничок. Как кинулись все! Давай пить. Сразу-то и не разобрали, что вода-то горькая и соленая. Только бежит наш командир. Бежит, шумит: «Что вы, братцы, делаете? Эту воду нельзя пить!» И вот пошли дальше. А кругом, куда ни поглядишь, пески и пески. Много тогда наших солдатиков в тех песках полегло. Теперича, поди, и костей не осталось… — Старик снял баклажку и протянул ее внуку. — На-ка, попей. Да, гляди, немного, нам еще далеко.
— А ты, дедунь? — спросил мальчик, нерешительно принимая баклажку из рук старика.
— Пей. Я не хочу. Я привыкши. Я по этой Хиве да по Бухаре сколько лет походами ходил, воды совсем мало пил.
— Там, значит, и воды хорошей нет?
— Почему нет? Есть хорошая вода, но не очень чтоб сладкая. А плохой водой, соленой, жители плохих людей учат.
— Учат? А как?
— Очень просто. Как поймают какого вора, а особливо конокрада, так, первое дело, руки ему крутят назад. Потом берут чашку и сыплют в нее много соли и водой разбавляют. Вот этак размешают все и в рот ему вливают. А потом в пески его пускают. Вот он идет, качается. Пить-то охота. А заместо воды — соль. Грудь, скажи, когтями дерет. А сверху его солнце печет, а изнутри соль припекает. Вот он загорается, падает — и дух вон!..
Собака вдруг вскочила и, поставив уши торчком, уставилась в степь.
— Чует кого-то, — определил старик. Он поднялся и поглядел из-под руки.
Неподалеку клубилась пыль. Среди нее чернело что-то. Теперь уже ясно доносился приближающийся гул, окрики ездовых, стук и тарахтенье колес. Равнина наполнялась невиданным скопищем обозов. Они шли сплошной стеной, все расширяясь по фронту, как река, вышедшая из берегов, и, казалось, затопляли всю степь.
Тысячи телег, бричек, парных повозок, двуколок, больших арб с впряженными в них лошадьми, волами и верблюдами накатывались огромным шумным потоком.
Мальчик зорко смотрел на проходивший мимо обоз, ища глазами дядю Никифора, который, как говорили в станице, уже год как воевал под Царицыном в армии Ворошилова. Но дяди Никифора не было, а только катились повозки, мажары и брички с мешками и какими-то ящиками. Потом потянулись лазаретные фуры. В них лежали раненые. Головы некоторых были обмотаны окровавленными бинтами и тряпками. Тут же шли легко раненные, кто придерживаясь здоровой рукой за повозку, кто под руку с товарищем. Потом опять потянулись телеги, груженные каким-то военным имуществом…
С каждой минутой духота становилась сильнее. Небо затянуло пылью, и на том месте, где раньше. стояло солнце, чуть виднелась светлая полоса. А обозы все шли, и казалось, им не будет конца.
Но вот показалась пехота. Крайние красноармейцы проходили совсем близко от того места, где стоял мальчик, и он видел покрытую пылью одежду бойцов с затвердевшими на костистых спинах темными пятнами засохшего пота; одежду, каждая складка которой таила в себе палящий тело зной; видел их опущенные, сожженные солнцем, обугленные лица и шеи, расстегнутые воротники бязевых и защитных рубах; обвязанные тряпками затворы винтовок. Они проходили, а за ними с глухим топотом, подавленные духотой и усталостью, шли все новые и новые люди — роты, батальоны, полки. И все же, несмотря на измученный вид, в них чувствовалась какая-то крепкая и грозная сила.
![Александр Листовский - Конармия [Часть первая]](/uploads/posts/books/239634/239634.jpg)
